Поэтому мужчина, как составляющая гендерного конфликта, вызывает настойчивую жалость. То обращается внимание на его маленький рост, как в “Приключениях Веры”, то на детскую беззащитность: “толстый ребенок”, “наивный мальчик сорока двух лет” . Он изначально обречен. Постоянно ждет героиня, что дядя Гриша в одноименном рассказе упадет с крыши. Он погибает иначе, зато с крыши упал Павел из “Элегии”, едва жена отвернулась. Другому герою, оставшемуся без женщины, грозит голодная смерть, он кончает с собой. В то время как его жена “цепкая, как все женщины-матери, как-нибудь нашла бы выход из положения” (“Грипп”)». Тартаковская подчеркивает, что «здесь впервые речь идет собственно не о “репрезентации женщины”, т.е. замене ее каким-то знаком или концептом. Это действительно женский голос и женский мир, заселенный чисто женскими страхами, проблемами, свершениями: мир, где присутствуют гинекологические консультации, болеющие дети, мужчины такие, какими видят их женщины. И то, что этот мир ничем не “объективирован” и не украшен, а подлинен, доказывает хотя бы то, как манят, завораживают эти тексты, и как их тяжело и страшно читать .» [Тартаковская, 1997].

Открытия современной женской прозы – это прежде всего открытие современной гендерной картины мира, в которой центральное место занимает конфликт между героиней и героем, изображенный в аспекте гендерных ролей: в любовных отношениях, в семейной жизни, в производственной сфере. Произведения Л. Петрушевской дают примеры неканонического конфликта, который не может преодолен и гармонизирован в развитии сюжета, он обращен к сознанию читателя, который самостоятельно постигает противоречия самой реальности (курсив мой – Г. П.).

Благодаря художественному произведению открываются субстанциальные противоречия, перед которыми бессилен индивид; внутренние коллизии выражены опосредованно, через подтекст, потому что персонажи утрачивают стремление к самоанализу, поэтому редуцируется конфликт с определенной действительностью: герой обречен на подчинение ей» (Каблукова, 2003, с. 6). Художественные формы воплощения конфликтов могут быть разными. Лингвисты (Рядчикова, 2004) выделяют два типа конфликтогенности – универсальный и ситуативный. Универсальные – это те речевые действия, которые всегда (курсив мой – Г.П.) вызывают конфликт в любой ситуации. Их наличие в процессе речевой коммуникации ведет либо к внешнему проявлению конфликту – ссора, ответные ролевые действия, либо к внешне не проявляемым обидам. Словесное воплощение конфликтов в художественной литературе предполагает обращение к конфликтам универсальным, их можно назвать событийными, ибо средствами художественного слова конфликт воссоздается как непосредственное фабульное действие. Второй тип конфликта можно назвать смысловой оппозицией: читатель видит, что поведение героя, его внутренний настрой не может не входить в противоречие с внешним настроем (и, соответственно, поведение другого человека), хотя конфликта как события в этом случае не происходит. Такой уровень конфликта можно «определить и как коллизию, как ту дефиницию понятия, которая определяет противоречие скорее как момент внутренней структуры, чем как предмет художественного изображения» (Литературно-энциклопедический словарь, 1987, с. 160).

Многообразны конфликты в творчестве Т. Толстой. Они часто представлены как смысловая оппозиция, т.е. раскрываются на уровне поведения героев, без репрезентации событийной стороны конфликта, как, например, в рассмотренных выше ее рассказах «Милая Шура»[1], «На золотом крыльце сидели…». Не повторяя сказанного, перейдем к конфликтам на уровне событийном. Мы уже отмечали смысловую оппозицию в начале рассказа («Поэт и муза»): его героиня – врач – состоявшаяся личность, жаждущая подлинной любви-страсти, не может быть удовлетворена вяло-текущей связью с сослуживцем. Но то, что она делает, встретив, наконец, любимого мужчину, сразу перерастает в откровенный событийный конфликт. Дело в том, что Григорий оказался поэтом (по совместительству дворником), уже втянувшимся в жизнь художественной богемы.

«Гришуня узнал, что счастливая Нина останется с ним до гробовой доски; вначале он немного удивился и хотел отсрочить наступление нечаянного счастья или, если уж это нельзя, – приблизить встречу с доской, но после, по мягкости характера, стал покладистее, только просил не разлучать его с друзьями. Временно, пока он не окреп, Нина пошла ему навстречу. Конечно же, это была ошибка: он быстро встал на ноги и снова втянулся в бессмысленное общение со всей этой бесконечной оравой: тут были и какие-то молодые люди неопределенных занятий, и старик с гитарой, и поэты-девятиклассники, и актеры, оказывавшиеся шоферами, и шоферы, оказывавшиеся актерами, и одна демобилизованная балерина, говорившая: "Ой, я еще позову наших", – и дамы в бриллиантах, и непризнанные ювелиры, и ничьи девушки с запросами в глазах, и философы-недоучки, и дьякон из Новороссийска (….) Естественно, все это обилие народу было Нине неприятно. Но самое неприятное было то, что каждый божий день, когда ни забежишь – днем ли, вечером ли после дежурства, – в дворницкой сидело, пило чай и откровенно любовалось Гришиной мягкой бородой убогое существо (курсив мой – Г.П.) не толще вилки - черная юбка до пят, пластмассовый гребень в тусклых волосах, – некто Лизавета. Конечно, никакого романа у Гришуни с этой унылой тлей быть не могло. Посмотреть только, как она, выпростав из рукава красную костлявую руку, неуверенно тянулась за каменным, сто лет провалявшимся пряником - будто ждала, что ее сейчас стукнут, а пряник отберут. И щек у нее было меньше, чем требуется человеку, и челюстей больше, и нос хрящеватый, и вообще было в ней что-то от рыбы -черной, тусклой глубоководной рыбы, ползающей по дну в непроглядном мраке и не смеющей подняться выше, в светлые солнечные слои, где резвятся лазурные и алые породы жителей отмелей». И делается вывод: «Нет, какой уж тут роман. Но Гришуня, блаженненький, смотрел на этот человеческий остов с удовольствием, читал ей стихи, подвывая и приседая на рифмах, и после, сам, расчувствовавшись от собственного творчества, сильно, со слезой мигал и отворачивался, поглядывая на потолок, чтобы слезы втекли обратно, а Лизавета трясла головой, изображая потрясение всего организма, сморкалась и имитировала детские прерывистые вздохи, будто тоже после обильных рыданий».

Вступление.
«Мы погибли бы, если бы не погибли». Фемистокл. «Ребята! Не Москва ль за нами? Умрем же под Москвой». М. Ю. Лермонтов. Что же такое «патриотизм» и какого человека можно назвать патриотом? Ответ на этот вопрос достаточно сложен. Для простоты суждения можно условиться считать первым, кто более или менее внятно определил понятие «патр ...

Мир жизни дома Прозоровых.
В этой пьесе в еще большей мере чувствуется художественный подтекст и реалистическая символика с их главным лейтмотивом: все стремится к новой жизни, и вся большая ненависть пробуждается в людях к обывательщине. Основной конфликт в пьесе – столкновение морально чистых, «светлых личностей» с миром обывателей, с их жадностью, пошлостью ...

Предисловие
И.С.Тургенев является одним из самых уважаемых и почитаемых авторов. Его классические литературные произведения являют собой живой пример отношений между людьми, жившими в девятнадцатом веке, но проблемы всесторонне описанные в его произведениях и по сей день являются актуальными. Произведения И.С.Тургенева отражают не только черты прис ...