|
; Склонность к детям – почти то же, что склонность к зародышу, а склонность к зародышу – почти то же, что склонность к испражнениям» (“Статья”, <1936-1937>). Это не проявление особых психических свойств самого автора, а литературная стратегия, отчасти продолженная и во внетекстовом поведении Хармса. Обращаясь к природе смешного, писатель настойчиво конструирует такие формы комического, над которыми невозможно смеяться наивно, которые заставляют читателя перешагивать через определенные внутренние барьеры. Тот, кто смеется над черно-циничным юмором Хармса, всегда в начале испытывает легкое чувство смущения, растерянной стыдливости, сам как бы удивляясь своему смеху, и может смеяться в полную силу, только осознав художественную условность. Абсурдность изображения мира в поэтических и прозаических текстах Хармса имеет свою специфику. В его прозе выстраивается своеобразное взаимодействие: автор – герой – читатель. Никаких прямых оценок своим героям он не дает. Читатель оказывается перед выбором. Если он воспринимает произведения Хармса как смешные, автор вступает с ним в своеобразный союз – и осмеивает героя-“недочеловека”. Если читатель оценивает писания Хармса как несмешные и лежащие за пределами “нормального” искусства (или искусства вообще), тогда автор вступает в единение с героем – и осмеивает читателя. За это основная масса читателей во времена Даниила Хармса считала его искусство чем-то ненормальным, ужасным и противоречащим общественному вкусу. Но это не мешало самому читателю считать себя гением. Хармс, с непостижимой для обыкновенного человека неожиданностью, составлял слова, а также демонстрировал и подтверждал свою гениальность своим поведением, которое началось еще в детстве. Наконец, он сам сказал об этом, хотя и пытался, как мог, скрыть неопровержимость факта вполне ложной скромностью и все окончательно запутывающим чувством юмора: «Я вот, например, не тычу всем в глаза, что я обладаю, мол, колоссальным умом. У меня есть все данные считать себя великим человеком. Да, впрочем, я себя таким и считаю. Потому-то мне и обидно, и больно находиться среди людей, ниже меня поставленных по уму, и прозорливости, и таланту, и не чувствовать вполне должного уважения. Почему, почему я лучше всех?» На этот вопрос ответить действительно не просто, как и на всякий вечный вопрос, который вечно задает себе художник. Тем более, опять же, надо сделать скидку на юмор, удельный вес которого никто не в силах рассчитать. К тому же автор текста сравнивал себя таким самоотверженным образом не с кем-нибудь, а со своими ближайшими друзьями — Николаем Олейниковым, Евгением Шварцем, Николаем Заболоцким. А они при этом на него ничуть не обижались, даже любили, что говорит, опять же, об их природном чувстве юмора, которое в те двадцатые–тридцатые годы было чем-то вроде эпидемии, противостоящей, впрочем, эпидемии неукротимого революционного пафоса. Но, что бы ни говорил о своих друзьях Хармс, он очень ценил их и до конца своей жизни шел вместе с ними рука об руку. А жизнь, несмотря ни на что, писатель умел оценивать с присущим ему юмором и оптимизмом, хотя она не всегда была благополучна. Впрочем, поначалу творческая судьба Хармса складывалась неплохо. В 1928 году были напечатаны три книги, в 1929-м тоже три, но в 1930-м – уже две, в 1931-м – всего одна, а в 1932-м – вообще ни одной. До последних лет жизни поэта свет увидели еще две книги. Итого – одиннадцать. По одному произведению в каждой. Ни одного своего сборника автор так и не подержал в руках. Власть не хотела признавать столь необычного автора и независимую личность. В 1937 году детский журнал “Чиж” опубликовал небольшую песенку Даниила Хармса: Из дома вышел человекС веревкой и мешкомОтправился пешком,Он шел, и все глядел вперед,И все глядел вперед,Не спал, не пил,Не спал, не пил,Не спал, не пил, не ел,И вот однажды, поутру,Вошел он в темный лес,И с той поры, и с той поры,И с той поры исчез . Через некоторое время Даниил Ювачев вышел из дома и тоже исчез… 23 августа 1941 года, в начале войны, Хармс был в третий – и в последний раз – арестован. А в начале 1942 года он умер в новосибирской тюремной больнице. Ему было отпущено всего 36 лет… Страницы, посвященные Хармсу, “не проходили”, книги его были сняты с полок детских библиотек, а само имя талантливого мистификатора надолго предано забвению. Однако творчество его, спустя время, все же нашло своего читателя, творчество удивительно яркое и неподражаемое, творчество человека, чье имя в какой-то мере стало отражением своей эпохи, смешной и абсурдной, великой и трагической одновременно. Жизнь Данте Алигьери «Я искал в этой женщине счастья…».
Сергей Есенин и Айседора Дункан) Освоение драматургии А.П. Чехова театрами Беларуси (1890-1980 гг.). Исторический экскурс |
Основная часть
Страница 4
Информация о литературе » Абсурдность мира и мир абсурда Даниила Хармса » Основная часть
