|
Критика не без оснований подчеркнула, что «Смотровая площадка» - это, по Петрушевской, место мужчины в современном мире, и хотя, казалось бы все привычно и узнаваемо, женская душа болит и протестует. Вспомним финал рассказа: «Однако шуткой-смехом, как говорит одна незамужняя библиотекарша, шуткой-смехом, а все-таки болит сердце, все ноет, все ноет оно, все хочет отмщения. За что. Спрашивается, ведь трава растет и жизнь неистребима вроде бы. Но истребима, истребима, вот в чем дело». В русской классической литературе слабость героя, противопоставленного сильной женщине, была почти что традиционной (о чем убедительно писал Н.Г. Чернышевский в статье «Русский человек на rende-vous»). Но сейчас это показано от лица самой женщины с куда более нелицеприятными акцентами, а главное, подчеркиванием глобальности происходящих (в этом направлении) в обществе процессов. Как писала Фриди Гинтс на материале рассказов Петрушевской, «всем знакомы наши проблемы – безвольный «он» или не в меру самостоятельная «она», наивные старики и рано повзрослевшие в семейных скандалах дети» (Гинтс, 1995). Однако, несмотря на узнаваемые черты современного социума и его печати на образах героини и героя, проза Петрушевской все-таки не об этом или, точнее, не только об этом. Женщина и мужчина (именно в таком порядке, а не наоборот, как обычно пишут мужчины-критики о ее прозе) интересуют автора как метафизические сущности. Т.Касаткина справедливо заметила, что женская проза, прежде всего произведения Л.Петрушевской – это «зазеркалье, мир, увиденный с обратной стороны. Этот мир все еще удивителен. Удивителен уже потому, что видеть женщину частью универсума мужчины мы привыкли в гораздо большей степени, чем видеть мужчину частью универсума женщины, - это все еще представляется чем-то странным, необычным, как бы для него даже и унизительным». Этот итоговый вывод известного критика опирается на наблюдения над текстом: «Мужчина у Петрушевской так всегда и будет "толстеньким ребенком", ничего не понимающим и безответственным, - причиной, поводом для любви, для страдания, для самоотдачи - для отдачи того, что никому вроде бы и не нужно и за что никто не поблагодарит, но без чего, на самом деле, не будет стоять мир» (Касаткина, 1996). Даже нет необходимости подробно рассматривать рассказы о герое, чтобы выявить его типологию, это уже сделано не только Касаткиной, но и Михайловым: «потом идет ОН, который или «сразу после рождения их общего ребенка стал гулять, много пил и иногда дрался» («История Клариссы»), или какой-нибудь интеллигентный неудачник, чьи «мечты бы смогли исполниться и он мог бы соединиться с любимой женщиной, но путь его был долог и ни к чему не привел» («Я тебя люблю»)» (Михайлов, 1993). Т.Мелешко в указанной выше статье подчеркнула, что автор обращает внимание то на его маленький рост, как в “Приключениях Веры”, то на детскую беззащитность: “толстый ребенок”, “наивный мальчик сорока двух лет” . Он изначально обречен. Постоянно ждет героиня, что дядя Гриша в одноименном рассказе упадет с крыши. Он погибает иначе, зато с крыши упал Павел из “Элегии”, едва жена отвернулась. Другому герою, оставшемуся без женщины, грозит голодная смерть, он кончает с собой. В то время как его жена “цепкая, как все женщины-матери, как-нибудь нашла бы выход из положения” (“Грипп”). В критике сталкиваются почти антиномичные черты героев-мужчин в рассказах Л.Петрушевской. С одной стороны, невоздержанное, не стесняющее себя ни в чем, свободное и легкое времяпрепровождение (“История Клариссы”, “Отец и мать”). С другой –беспомощность и ужас: даже при рождении ребенок, герой может впасть “в отключку”; стоит заболеть, как ему сразу же грозит гибель . Мужчина лишен той укорененности в жизни, которой обладает женщина. Т.Касаткина, говоря от изображении в художественной литературе пола, противоположенного автору, заметила (имея в виду как женскую, так и мужскую прозу), что «представитель противоположного пола неизбежно будет более схематичен и несравним по богатству эмоций с героем или, соответственно, героиней. Просто пока у нас была перед глазами только мужская проза (а ведь долгое время пишущие женщины писали все-таки "мужскую" прозу - с отдельными неизбежными прорывами и находками), эта неизбежная схематичность не могла быть замечена» (Касаткина, 1996). Известному критику принадлежит тонкое наблюдение над художественной функцией этой схематичности у Л.Петрушевской: она (схематичность образа мужчины) «несет на себе и другую нагрузку: получается не просто видение другого, но своего рода видение его насквозь, видение мужчины вне тех одежд, в которые он сам, мужчина, себя облек». Это разумеется не значит, что автора рассматриваемых рассказов можно причислить к мужененавистницам. Считая мужество в общем-то женским качеством, она хотя и редко, находит его и в мужчине, так же как и мужское величие. Она готова им поклониться, и авторское восхищение мастерски воплотилось в рассказе «Бессмертная любовь»: Альберт забирает из психиатрической больницы жену Леру, которая много лет назад изменила ему. Литературная деятельность Аввакума. «Житие протопопа Аввакума, им самим
написанное». Новаторство и реализм произведения Русалка в творчестве М.Ю. Лермонтова В.И. Комаровский |
Аннигиляционный тип творчества (Л. Петрушевская)
Страница 5
Информация о литературе » Типология и поэтика женской прозы - гендерный аспект » Аннигиляционный тип творчества (Л. Петрушевская)
