Россия, русский, русское – любовь, с любовью, о любви. Это и есть стержень судьбы великого русского писателя Ивана Бунина. Иван Алексеевич принадлежал к тем натурам, в которые талант был вложен, говоря его же словами, «божьей милостью, а не человеческим хотением, измышлением или выучкой». Его аристократичная осанка, гордый взгляд, ясность мысли и выражения – вот, чему так яростно завидовало литературное ничтожество и что бесило в нем советских плебеев. Он не был демократом, заискивающим перед чернью, но и в обществе королей не склонял головы. Единство чувства и мысли, духовная одаренность и темперамент художника – редкостное, пушкинское сочетание, утраченное, как многим казалось, навсегда после смерти великого поэта. Творчество Бунина еще недостаточно полно исследовано нашими современниками; научные исследования языка Бунина, стиля Бунина еще впереди. Его влияние на русскую литературу XX века в полной мере еще не раскрыто, может быть, оттого, что Бунин, как и Пушкин, – уникален. Из этой ситуации есть выход: обращение снова и снова к текстам Бунина, к документам, архивам, воспоминаниям о нем современников.

В творчестве Бунина ярко отражены традиции русской литературы. Бунин – реалист, для которого свойственны образная память, прекрасное знание народного языка, неуловимая художественность и свобода, великолепная изобразительность, словесная чувствительность. Он внес в литературу новые, непривычные для того времени темы и звучания, создал ни с чем не сравнимый «бунинский» стиль, до сих пор поражающий нас своей яркой необычностью.

Иван Бунин – один из «китов» мировой литературы. Он всю жизнь шел своим собственным путем, не принадлежал ни к одной модной литературной группировке или течению, ни тем более к политической партии, по его выражению, «не выкидывал никаких знамен и не провозглашал никаких лозунгов». Равнодушие было высказано Буниным также к общественным увлечениям и народническим исканиям литературы. Язвительного ума и досконального знания деревни ему хватало с избытком, чтоб насмешливо относиться к так называемым «народникам», верящим в «сермяжную» правду мужика, способную озарить мир и переворотить его на началах божеской справедливости, стоит только «правду» эту довести до сознания всей России, и она озарится светом высшей социальной и нравственной истины. Скептический ум Бунина без колебаний отбрасывал мистическую веру в то, что забитый, глухой, невежественный, нищий мужик способен в фантастической роли «богоносца» как-то повлиять на тупую и мертвую жизнь русского самодержавия.

Со стороны могло показаться, что в этой жизни его вообще ничего не задевало, что всему злободневному он оставался чужд, что его подчеркнутая верность традициям русской «усадебной культуры» – не более чем анахронизм. Современники не уставали изумляться, как можно оставаться человеком «сугубо аполитичным», «не от мира сего, когда кругом все предвещает перемены». Внешняя бесстрастность, сдержанность, холодноватый эстетизм Бунина, его уравновешенность – все это ставило в тупик, а то и вызывало раздражение. Писателю приходилось выслушивать пылкие либеральные упреки по части игнорирования «общественных вопросов». Например, то же Горький сурово упрекал Бунина: «…не понимаю – как талант свой, красивый, как матовое серебро, он не отточит в нож и не ткнет им куда надо?»

Бунина с раздражением поругивали все тогдашние буржуазные критики, чтившие себя столпами прогресса. Бунин им казался «отсталым», не умеющим шагать в ногу со временем. Отчасти и в самом деле какими-то архаическими, опоздавшими родиться выглядели главные мотивы его произведений: о разорении русского поместного дворянства, обнищании деревни, забитости, темноте и жестокости мужиков. Его творчество вселяло чувство безрадостности, бесперспективности русской жизни. Бунин никаких выходов не подсказывал и сам их, видимо, не знал. Все в творчестве Бунина, однако, было гораздо сложнее, чем казалось многим на первый взгляд.

Поэтому он стоит особняком, уникальной творческой личностью в истории русской литературы конца ХIХ–ХХ века, так как более русского, влюбленного в Россию писателя трудно назвать в кругу его современников. Об этом свидетельствует все его творчество: «Жизнь Арсеньева» с его тоской по утраченной России, «Деревня» с его истинным пониманием русского мужика, сердитая публицистика, в которой он не признавал и осуждал исторический пожар в России.

Лучшее, что писал Бунин, – написано о России. Где бы он ни жил, в Приморских Альпах, в Париже, в своей скромной квартире, – всюду и всегда своими помыслами он возвращался на родину, по которой тосковал до последнего вздоха. «Странной любовью» любил Бунин свой народ горькой и жалостливой любовью, тоскуя о непонятной судьбе его. Наверное, поэтому так требовательно и трепетно относился писатель к своему и чужому творчеству, напрямую связывая судьбы литературы и судьбы нации: «Ведь существование нации определяется все-таки не материальным… Россия и русское слово (как проявление ее души, ее нравственного строя) есть нечто нераздельное. И не знаменательно ли, что нынешнему падению России, социальному, политическому и всякому прочему не только сопутствует, но задолго предшествовал упадок ее литературы», пишет он в статье «Инония и Китеж».

Жизненный и творческий путь писателя
Василь Владимирович Быков родился в 1924 году на Витебщине в деревне Череновщина, в крестьянской семье. Детство было скупое на радости и трудное, как и всё то время. После окончания семилетки Быков поступил на скульптурное отделение Витебского художественного училища, но не закончил его и снова вернулся в деревню. Окончив среднюю школу ...

Сущность народного творчества
Оранта являлась также символом христианской молитвы и Премудрости Божией, "великой художницы" Бога. На одной из фресок катакомб Домителлы перед нами явлен образ Христа-Орфея. Образ легендарного фракийского певца, умиротворявшего и покорявшего своим искусством все живое, использовался как аллегория Христа в литературе и сочинени ...

«Миф о Сизифе»- мощь несмиренного духа
Философский труд «Миф о Сизифе» убеждает, что в уста «постороннего», и Калигулы Камю вложил многие из ключевых мыслей предвоенной поры. На страницах этого пространного «эссе об абсурде» они, так или иначе, повторены и обстоятельно растолкованы, а под самый конец ещё и стянуты в тугой узел притчей – пересказом древнегреческих преданий о ...