|
Только гениальный драматург вместо веками казавшихся естественными и обязательными для театра служебно-проходных бесед лакеев или оруженосцев, вводивших зрителей в сценическую ситуацию, мог наделить каждого персонажа своим точным, словом, создающим определенный образ, необходимый в пьесе, как необходим в оркестре каждый инструмент. Лакей Фирс в «Вишневом саде», тот самый лакей, который в прежнем театре употреблялся на выходах с репликой «кушать подано.», для которого ж у Чехова-то роль на страничку, по своему значению в пьесе нисколько не уступает центральным персонажам, что особенно подчеркивается финалом, а его высказывания, кажущиеся на первый взгляд полубредом, едва ли не глубже и интереснее разглагольствований Гаева. В «Трех сестрах» уже само название декларирует равнозначность трех центральных героинь пьесы. И в самом деле: и печальная судьба одинокой Ольги, вынужденной уйти из родного дома, и драматический роман замужней Маши, и несчастная попытка устроить свою жизнь младшей Ирины с одинаковой убедительностью воплощают мучительную бесперспективность и бессмысленность существования в российском захолустье конца века. Отсюда и отсутствие в последних пьесах Чехова искусственно построенного сюжета, основанного на едином центральном действии, связывающем всех персонажей и разрешаемом острыми конфликтами и эффектными сценами. Это не значит, что чеховские пьесы бессюжетны и лишены драматических эпизодов. Есть здесь и самоубийство в финале («Чайка»), и разорение родного гнезда («Вишневый сад»), и дуэль со смертельным исходом («Три сестры»), и попытка убийства («Дядя Ваня»), но события эти – чисто внешние. Чехов стремился уйти от театральности, и руководило им не желание написать «хорошую», то есть соответствующую определенным правилам пьесу, а представить в форме пьесы жизнь, где, как говорил он сам, «люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни…» Как и в «Чайке», например, жизнь Треплева разбивается значительно раньше, чем звучит финальный выстрел: сцена провала его пьесы и сцена с Ниной и убитой чайкой во втором действии – вот где происходит драма, драма человеческой души. Или ставший хрестоматийным гениальный финал «Дяди Вани», когда после выстрелов, попытки самоубийства, горячих диалогов, оказывается, что жизненная катастрофа Войницкого выражается не в этих эффектных сценических действиях, а в неожиданных словах Астрова: «А, должно быть, в этой самой Африке теперь жарища – страшное дело!», в щелканье счетов, в хозяйственных записях: «2-го февраля – масла постного 20 фунтов…» В «Трех сестрах» читатель не видит дуэли, не слышит ее выстрелов и ничего не теряет в смысле понимания произведения: трагедия Тузенбаха раскрывается в кратком прощальном разговоре с Ириной, и его возглас «Ирина!», с последующей притворно будничной просьбой; «Я не пил сегодня кофе. Скажешь, чтобы мне сварили…» потрясает гораздо больше, чем какой-нибудь патетический предсмертный монолог.
Страницы: 1 2
Специфика интерпретации образа Дон Жуана у Мольера Русалка в творчестве М.Ю. Лермонтова Биография |
Новаторство А.П. Чехова в драматургии и его социальные взгляды
Страница 2
Информация о литературе » Драматургия А.П. Чехова » Новаторство А.П. Чехова в драматургии и его социальные взгляды
